Призраки Ойкумены - Страница 23

Помпилианку еще трясло, но она взяла себя в руки. Появление Монтелье – случайность? Или нет? Слишком уж вовремя… Эрлия ненавидела подобные совпадения. Еще больше она ненавидела Ричарда Монтелье – за срыв клеймения, за гнусный пасквиль «Гнев на привязи», в котором режиссер насмеялся над трагическим разгромом армад Великой Помпилии под Хордадом. Но вычислить, имел здесь место умысел, и если да, то чей, смог бы разве что гематр. В любом случае, в радиусе сотни метров от чертова телепата клеймить Диего Пераля нельзя. Где и когда теперь окажется Монтелье? – поди предугадай. Значит, варвара надо выманить из комплекса «Тафари» или вывезти силой.

А потом заклеймить.

IV

…и вдруг зверь успокоился.

С горькой укоризной Голиаф поглядел на Давида, моргнул: «Эх ты, хозяин!..» – и вернулся в бесконечную лень, умостив огромную голову на передних лапах. По оледеневшему кафе пронесся дружный вздох облегчения, люди начали оттаивать. На лицах читался вопрос, один на всех: «Что это было?!» Вопрос остался без ответа; его даже не произнесли вслух.

– Голиаф не просто модификант, – тихо, чтобы слышал только Эзра Дахан, произнес Давид. Молодой человек прикипел взглядом к тарелке с харирой, словно умирал от голода. По его виску на скулу, сверкнув в лучах солнца, стекла крупная капля пота. Чудилось, миг назад Давиду отменили смертный приговор. – Все думают, что он – болонка размером с гору, причуда мальчика-мажора. Все и должны так думать. Голиаф – мой телохранитель. Дело не в мышцах, клыках и когтях. У него… Это называется: ментальные способности особого рода.

Давид шумно сглотнул: так дети пьют горькое лекарство. Чувствовалось, что ему тяжело говорить: не о специфике гиганта Голиафа, а о чем-то своем, личном, выстраданном. Лучи солнца сотнями золотых спиц пронзали ротанговую плетенку – символическое ограждение летнего кафе. Россыпь веселых зайчиков пятнала охристую шкуру Голиафа, превратив ее в объемную звездную карту сектора галактики. Когда рисунок созвездий на шкуре изменился, мар Дахан бросил взгляд поверх Давидова плеча сквозь ячейки ограды. Старый тренер не ошибся. По дорожке к кафе быстро приближалась высокая фигура. Солнце подсвечивало человека со спины, слепя глаза Эзре, фигура казалась высеченной из цельного куска антрацита. Черный ангел, сказал бы кто-нибудь, больше склонный к символике, чем гематры.

Да, отметил тренер. Диего Пераль носит траур.

– Вы имеете право знать, мар Дахан. Я не в курсе, открылась ли вам Джес… В любом случае, вам я доверяю полностью. Вы удивлены? Это не расчет, мы едва знакомы. Если хотите, считайте это интуицией или мальчишеской глупостью. В детстве мы с Джес побывали в рабстве, – говорить Давиду было трудно, а молчать – еще труднее. – Вы понимаете, у кого? Ну вы же понимаете, да?!

Мар Дахан кивнул. Когда гематр говорил о рабстве, это могло подразумевать один-единственный вариант – Великую Помпилию. Кивок вышел сухим, равнодушным даже по гематрийским меркам. Тренер рассчитал этот кивок, как в молодости рассчитывал завершающий укол. Вычисли Давид сочувствие сверх необходимого, он замкнулся бы в себе. Такое сочувствие граничило с оскорблением, с жалостью к безнадежному калеке.

– Нас довольно быстро освободили… Это долгая история, вряд ли вам интересно. Мы с Джес решили: больше никогда. Никогда! Лучше умереть. Дед одобрил; отец тоже. Голиаф – дедов подарок. Он чует ментальный всплеск при попытке клеймения за триста метров. Кого бы ни клеймили, он учует. Если я разрешу, он разорвет помпилианца в клочья. Если попытаются заклеймить меня…

– Я понял, – вполголоса ответил тренер. Чуткие пальцы фехтовальщика сомкнулись вокруг узкого стакана с апельсиновым соком. Глоток, другой, и Дахан отставил стакан. Он не хотел пить, но нуждался в паузе. – В этом случае ему не требуется ваше разрешение, мар Штильнер. Разумная предосторожность. Выражаю свое восхищение авторами целевой модификации и предусмотрительностью вашего деда.

– Да, он нападет сразу. Без разрешения. Даже если я остановлю его прямым приказом, он не послушается меня. Кто бы ни захотел взять меня в рабство, этот помпилианец умрет. Или раньше ему придется убить Голиафа. Но я стараюсь не бывать в таких местах, где можно убить Голиафа и не вызвать общественный скандал.

Тренер покосился на лигра. Одного присутствия Голиафа хватило бы, чтобы у самого отчаянного рабовладельца отпало всякое желание клеймить хозяина монстра.

– Мар Дахан, – Давид сжал кулаки, не замечая, что комкает скатерть и вот-вот сбросит со стола посуду. Волнуясь, молодой человек полностью утратил всякое сходство с сестрой. А может быть, Эзра Дахан просто никогда не видел экспрессивную, гордую Джессику в подобной ситуации. – Только что поблизости от нас кого-то пытались заклеймить. Голиаф… Я верю его чутью. Представляете? Китта, «Тафари», турнир; вокруг – уйма народу, все веселятся… И кого-то берут в рабство. Дед прав, безопасности нет нигде. А я, дурак, еще надувал щеки, дерзил, что у деда паранойя…

– Пытались заклеймить?

– Неудачно. Клеймение занимает время. Что-то помешало сукину сыну помпилианцу, и тот прервал захват. Иначе Голиаф не успокоился бы так быстро.

– Вероятность?

– Попытка взять в рабство – девяносто девять целых девяносто девять сотых процента. Одну сотую я отвожу на сбой программы модификации. Неудача – восемьдесят четыре процента.

Эзра Дахан встал, шагнул к ограждению кафе. Почесывая кончик носа, огляделся по сторонам, словно в поисках опаздывающего приятеля. Провел пальцем по «трещотке» ротанговых прутьев, выслушал ответную дробь, мазнул напоследок равнодушным взглядом поверх изгороди – и увидел ту, кого ожидал увидеть.