Призраки Ойкумены - Страница 85

К оглавлению

85

Контрапункт
Из пьесы Луиса Пераля «Колесницы судьбы»

Король:


Право, не знаем… Так вы говорите, кошмар?

Лопес:


Ваше величество, мы ожидаем погромов!
Грозный маркиз баррикады возводит у дома,
Клятвы дает, что к нему не влетит и комар,
Герцог же платит солдатам по десять эскудо,
Копит отряд за отрядом…

Король:


Отряды? Паскуда!
Если дворяне готовы сорваться за грань,
Мы, короли, изрыгаем базарную брань!

Кардинал-советник:


Брань закаляет сердца наподобье молитвы,
Если монарх свое сердце готовит для битвы…

Король:


Вот так совет! Не слыхали мы хуже совета!

(Лопесу)


В чем же причина грызни?

Лопес:


В эпиграмме поэта!

Король:


Вот так причина! Мы помним сей дерзостный пасквиль.
Он послужил, как известно, мотивом для таски,
Но баррикады, отряды, лихие мужчины…
Вот так причина! Будь проклята эта причина!

Кардинал-советник:


Из-за поэта наемников строят в колонны?
Это уже не поэт, а позор Эскалоны!
Церковь к таким щелкоперам относится просто –
Мыло, петля да палач, да забвенье погоста!

Король:


Вам разреши, вы повесите всех без разбору:
Лекарей, пекарей, зодчих, артистов, купцов…

Кардинал-советник:


Смею напомнить о подвигах ваших отцов –
Тех, кто без жалости…

Король:


Хватит! В отцовскую пору
Мы бы и сами казнили без лишних причуд.
Нынче же время иное. Я завтра лечу
В помпилианский Сенат с однодневным визитом,
После на Китту лететь предназначено нам
К черным, как смоль, вудунам! А они, паразиты,
Сплошь гуманисты! И что нам сказать вудунам?!
Если узнают, что нами повешен поэт,
Выставят прямо в порту демонстрантов пикет,
Нас обвинят в изуверстве: мол, варвары снова…
Черт бы побрал все свободы, особенно слова!

Лопес:


Ваше величество, в городе трам-тарарам…

Король:


Ну так плесните в огонь с полведра эпиграмм!

Глава одиннадцатая
Рапира Сеньора Пераля

I

Сугроб походил на могильный холм.

Из снега сиротливо торчал косо срезанный стебель клинка. Венчавший его цветок эфеса остался у маэстро в руке. Диего Пераль стоял и смотрел, чувствуя, как в сердце лопается одна струна за другой. Говорят, талантливый музыкант сыграет и на последней. Мало ли что говорят? На последней, повторил Диего. Слово застряло в мозгу, теряя смысл, превращаясь в мучительную занозу. Безразличный ко всему, что творилось вокруг, маэстро хотел выдернуть эту занозу, пока рассудок не загноился, и его чуть не сбил с ног яйцеголовый дикарь. Пераль машинально отступил в сторону, и Якатль живым снарядом пронесся мимо, взрывая снег босыми пятками.

– Куда?!

– Стой!

– Якатль, назад!

– Замерзнешь!

– Да стой же, придурок!

Куда там! Астланин мчался по прямой – наискось через двор, через сад, вслед за улетевшим аэромобом. Из одежды на дикаре были короткие, до колен, штаны да меховая безрукавка на голое тело – подарок заботливого Прохора.

– Вернись!

Якатль кошкой перемахнул высокую ограду, чудом не напоровшись на острые наконечники прутьев, и понесся дальше, прямиком по снежному полю.

Рыжий невропаст ударил кулаком в ладонь:

– Вот же псих!

– Сани запрягай! – грянул с крыльца приказ Пшедерецкого.

– Сей секунд, барин!..

– Живо! Догнать и вернуть!

Не догонят, отметил Диего. Разве только на другом аэромобе…

– Что это?!

Рыжий во все глаза таращился на снежный холмик. Бледный, вспотевший на морозе, невропаст пятился назад, шаркал по-стариковски, втягивал затылок в плечи. Диего проследил за рыжим, вновь сфокусировал взгляд на сугробе, на обломке рапиры, и с отменным безразличием констатировал, что сходит с ума. Клинок шевелился. Медлительность движения завораживала: обломок изогнулся, лег на снег, как если бы металл вдруг начал плавиться, теряя жесткость, и больше не мог держать собственный вес. Однако снег под клинком и не думал таять. Секунд на двадцать, если не больше, обломок замер, потом начал извиваться. Еле слышно шелестя, он заскользил по ноздреватому насту, выволакивая из недр сугроба острие, скрытое под снегом.

– Мама, мамочка моя…

Голос невропаста сорвался, пустил петуха, словно рыжий был мальчишкой на переломе от детства к юности. Диего молчал. Позади заскрипели шаги – к ним шли остальные.

– Великий Джа! – ахнул Джитуку. – Ты хунган, брат?!

Прилагая неимоверные усилия, стальной ужик полз к Диего. Маэстро физически ощущал, насколько тяжело двигаться обломку рапиры. Но клинок, упрямец, полз – так безногий солдат ползет к ручью, чтобы напиться и умереть. Металл тускнел, темнел; казалось, мастер-невидимка прямо сейчас ворони́т искалеченный клинок. Когда косой срез ткнулся в сапог Диего, обломок был аспидно-черный сверху донизу.

Эфес в руке маэстро ощутимо потяжелел. Рукоять с сильной четвертью клинка обрела собственную волю. Она тянулась навстречу обломку, пытаясь преодолеть сопротивление мышц Диего. Непонятливый, упирающийся человек мешал рукояти. В свою очередь сломанный клинок пытался обвить сапог, желая взобраться выше, но ему не хватало сил. Маэстро присел на корточки, как над раненым, с осторожностью змеелова подвел один срез к другому. Части клинка потянулись навстречу, слиплись: два куска влажной глины. Чернота и блеск металла смешались, перетекая друг в друга. Линия раздела затянулась подживающей раной, превратилась в рубец, в застарелый шрам…

85