Призраки Ойкумены - Страница 66

– Зачем вам моя статья? – спросила Эрлия.

– Статья? Ни к чему мне ваша статья…

– Издеваетесь?

– Ничуть. Я изъявил желание ознакомиться с вашими материалами. Вы же фиксируете ваши разговоры с сеньором Пералем? Я готов приобрести эти записи. Сырые черновики для меня важнее причесанной статейки…

Режиссер снова шевельнул пальцами. Эрлии стоило большого труда отвести взгляд от его пальцев: гибких, изумительно подвижных.

– Вы собираете материал, сударыня. Я тоже собираю материал. В первую очередь о Луисе Перале-отце, во вторую – о Диего Перале-сыне. В какой-то мере мы с вами коллеги.

– Хотите снять фильм?

– В двух частях. Костюмированная драма…

И тут Эрлия не удержалась:

– Почему не комедия? Трагедия?

– Вам не нравятся драмы?!

– Драма, извините, ни то ни сё…

– Я подумаю, – серьезно ответил Монтелье. – Вот моя визитка. Если что, свяжитесь со мной. Кстати, вы не в курсе, куда пропал сеньор Пераль? Я пытался его разыскать – все только руками разводят. Как под землю провалился…

– Не в курсе. Если выясните, куда он провалился, сообщите мне, пожалуйста. Визитки у меня нет, я сброшу вам свой номер на коммуникатор. Вы сами сказали, что мы – коллеги, а коллеги должны помогать друг другу.

– Шутите? – заорал Лардиг. Казалось, Эрлия стоит в километре от него. – Ричард, кто из ваших драгоценных коллег не мечтает перегрызть вам глотку? Покажите мне этого святошу!

…Ричард Монтелье расслабился не сразу.

Он и предположить не мог, что разговор со сдобной журналисточкой – разговор, каких в жизни Монтелье было больше, чем звезд на небе – дастся ему с таким трудом. Хорошо, фобия. При общении с телепатами многие красотки впадали в ступор, за исключением тех, кто сразу вешался на шею. Но эта волчица… Временами режиссер всерьез подозревал, что журналистка вот-вот кинется на него с кулаками. Для подобного, скажем прямо, экстравагантного вывода Монтелье не требовалось запускать щупальца в мысли женщины. Чувствительный мозг, запертый на сто замков, каких требовал от телепата закон, все равно улавливал остаточные эманации – фон, эхо чувств, отголоски намерений. Что я ей сделал, недоумевал Монтелье. Я всего лишь предложил деньги за возможность ознакомиться с сырыми материалами!

Сейчас Ричард Монтелье искренне радовался, что не пустил в ход свою коронную шутку, которая обычно имела успех у женщин агрессивного типа. Сударыня, говорил режиссер, если разговор заходил в тупик. Не надо хмуриться! Не надо злиться! Злость не просто портит внешность, она повышает вас в звании! Он брал паузу, и собеседница интересовалась: что вы имеете в виду? Вот вы улыбаетесь, отвечал Монтелье. С улыбкой вы – лейтенант. Вся жизнь впереди, романтика, надежды, новенький мундир. Но стоит вам нахмуриться, и вы уже майор! Будни, рапорты, материальная ответственность. Думаете, размер имеет значение? Размер звездочки на погонах?! На этой реплике собеседница, как правило, улыбалась. Но Монтелье готов был дать руку на отсечение, что журналистка, услышав про майора, скорее попыталась бы сломать режиссеру шею, чем наградила бы шутника улыбкой.

– Помпилианка! – брызжа слюной, расхохотался Лардиг. – Октуберанская волчица! Ричард, вы бы справились с помпилианкой?

– Да, – без колебаний ответил Монтелье.

Лардиг кивнул. Углубляться в детали он не стал. В биографии режиссера, особенно – в юности Монтелье, хватало белых пятен. Расспрашивать без приглашения означало наткнуться на глухую стену молчания. Лардиг махнул рукой вслед странной помпилианке, ставя точку в обсуждении скользкой темы, и полез во внутренний карман пиджака. Движение открыло случайному взгляду наплечную кобуру с парализатором. Монтелье не сомневался, что при необходимости Лардиг без колебаний пустил бы оружие в ход. В биографии Клемента Лардига, одного из лучших критиков арт-транса Ойкумены, тоже хватало белых пятен.

– Вот, – Лардиг включил коммуникатор в режиме аудиоплеера. – Вы просили, я нашел. Качество устраивает?

С минуту режиссер слушал ангельский хор.

– Из костра пылающего взываю к Тебе, из сердцевины пламенной, – повторил он, когда началось органное соло в фа миноре. – Ибо надеюсь не на силу рук и крепость власти… Псалом шестнадцатый: «Единой надеждой живу».

– Зачем вам эта мура?

– Хочу использовать в качестве основной темы. Мура? Это любимый псалом Луиса Пераля. Если и сын неравнодушен к шестнадцатому псалму, я буду считать, что мне повезло.

И Монтелье повторил еще раз:

– Ибо надеюсь не на силу рук и крепость власти…

* * *

Она шла как в тумане. В красном сыром тумане, насквозь пропитанном запахом свежего мяса. Кто-то уступал ей дорогу, о чем-то спрашивал, убирался прочь. Не мой день, бормотала Эрлия-вторая. Сегодня не мой день. Не твой, соглашалась Эрлия-первая. Не мой день, нет, не мой… День мерк, превращался в мглистый омут – немой день, безъязыкий, лишенный дара связной речи.

Эрлии повезло. Орбитальный переполох, отмена рейсов, временная блокада околопланетного пространства – в комплексе «Тафари», да и по всей Китте многие женщины самого разного возраста и внешности брели наугад, вслепую, так, словно внезапно упали под шелуху – в иллюзорный мир волнений, переживаний, беспокойства за родных и близких. Останавливать каждую, вникать в проблемы, когда своих больше, чем хотелось бы – пустое занятие. В истерике не бьется? Не требует чудес от первого встречного? Ну и ладушки.