Призраки Ойкумены - Страница 67

– Объект, – бормотала Эрлия. – Ботва…

Вопреки очевидному, слова теряли всякое различие. Единое звучание, единый смысл.

– Объект…

Мимо по аллее пронесся мальчишка на роликах.

– Ботва…

Мальчишка почти лег на крутом вираже. Ошибись он хоть чуточку – врезался бы в парковую скамейку. Выходя из виража, юный гонщик пронесся мимо грязно-желтой статуи безгривого льва, украшавшей обочину аллеи, и с радостным воплем ускорил бег. Скамейка, машинально отметила Эрлия. На скамейке – пожилой гематр с тростью. Я уже была здесь. Интересовалась объектом. Мар Дахан ничего не сказал мне; не скажет и сейчас. С кем он беседует? Голова, бритая наголо, стройная фигура спортсменки, знакомый профиль…

– Госпожа Штильнер? Как хорошо, что я встретила вас!

Со всех ног Эрлия бросилась к Джессике Штильнер. На ходу, управляемая Эрлией-первой, она превращалась в блондинку-журналистку, восстанавливала контроль над собой. Присутствие упрямого тренера ничего не значило. Джессика могла что-то знать про объект. Обязана была знать! Мельчайший шанс, крупица, тень шанса – волчица шла по следу.

– Вы спасете меня! Госпожа Штильнер, вам, конечно же, известно, куда пропал ваш спарринг-партнер! Госпожа Штильнер…

– Господин Штильнер, – поправил Эзра Дахан.

Он сидел в той же позе, что и раньше. Вернее, принял эту позу, едва Эрлия приблизилась к скамейке. При виде осанки старика, положения его рук, от ног, сдвинутых плотней, чем принято у мужчин, Эрлию мучила плохо осознанная тревога. Стараясь держаться так, чтобы Джессика Штильнер находилась между ней и стариком, обер-манипулярий Ульпия не сразу поняла, что говорит старик. А когда поняла…

– Давид Штильнер, – сухо, без малейших признаков дружелюбия, представился юноша. В том, что это юноша, у Эрлии больше не осталось сомнений. – Мы с Джессикой близнецы.

Он провел ладонью по лоснящемуся черепу:

– Я побрил голову. Хотел разыграть сестру…

Ты рехнулась, уведомила Эрлия-первая Эрлию-вторую. Тебя надо запереть в психушку. Ты не отличаешь мальчика от девочки, ты боишься дряхлого гематра, греющегося на солнышке… В сопляке, остригшем волосы ради розыгрыша, тебе мерещится черт знает что. Он меня боится, огрызнулась Эрлия-вторая. Щенок видит меня впервые и боится так, что вот-вот нагадит в штаны! Он в панике! Возможно, предположила Эрлия-вторая, он боится помпилианцев. Фобия, заметил бы режиссер Монтелье. Обычная распространенная фобия.

– У вас все? – с резкостью, подтверждающей гипотезу фобии, бросил Давид. – Мы с мар Даханом хотели бы остаться наедине. Если у вас дело к моей сестре…

Он осекся. Лишь теперь молодой человек сообразил, что у этой помпилианки – помпилианки! – есть дело к его сестре.

– Что вам нужно от Джессики?! Что?!

И Давид зарычал.

Это безумие, решили обе Эрлии, первая и вторая. Люди не рычат. Это безумие, решили они миг спустя, когда статуя безгривого льва шевельнулась, встала на все четыре лапы и медленно направилась к скамейке. Никогда в жизни Эрлия Ульпия не видела такой огромной кошки. Зверь опустил лобастую голову, сверкнул янтарными глазами и оскалил клыки.

– Голиаф! Назад!

Голиаф, или как там звали чудовище, и не подумал отступить. Рык сделался ниже, от него мурашки бежали по позвоночнику, а в животе таял снежный ком, грозя пролиться совсем уж постыдным ручьем.

– Голиаф!

– Уходите, – велел мар Дахан. – Быстро!

Восклицательная интонация в речи гематра совершила чудо – испугала Эрлию больше разъяренного хищника. Жалея, что у нее нет роликов, антиграв-платформы, гоночного мобиля, обер-манипулярий Ульпия двинулась прочь, ускоряя шаг. Метрах в десяти от скамейки, плюнув на приличия и гордость, она перешла на бег.

Не-мой-день, бился пульс в висках. Не-мой-день…

…Давид Штильнер расслабился не сразу.

– Вы, – он повернулся к тренеру, – собирались ее убить. Я ничего не смыслю в фехтовании, но ваша поза… Вы читались, как ноты с листа.

– Вы занимались музыкой? – спросил Эзра Дахан.

– Немного. У меня есть способности, но увы, нет таланта.

– Тогда вы должны знать, что только музыкант, причем хороший музыкант, легко читает ноты с листа. Эта женщина тоже частично прочла меня. Я ее нервировал, раздражал на подсознательном уровне. О чем это говорит?

– Я занимался музыкой, – по слогам, будто ребенок, которого учат читать, повторил Давид. – А она… Она занималась рукопашным боем. И, пожалуй, усердней, чем я – музыкой. Голиаф, лежать!

С неохотой лигр вернулся на прежнее место. Он пристально глядел в глубину парка – туда, где скрылась Эрлия. В глотке зверя клокотало рычание: тише, еще тише… Все, тишина. Голиаф зевнул и положил голову на лапы.

– Начни она клеймить меня, – Давид размышлял вслух. В этом не было необходимости, но так молодой человек, жертва эмоций, чуждых расе Гематр, думал медленнее, а успокаивался быстрее, – вы бы убили ее. Голиаф в данном случае тоже убил бы ее. Но она и не пыталась взять меня в рабы! Поэтому вы не двинулись с места. Но Голиаф! Проклятье! Это остаточная реакция! Ментальный всплеск во время клеймения – помните реакцию Голиафа в кафе? Умница, он узнал ее, запомнил и узнал…

Давид замолчал. Лицо молодого человека стало лицом настоящего, природного гематра. Он считал, и Эзра Дахан молчал, не мешая Давиду Штильнеру вычислять то, о чем старик-тренер знал заранее. Сейчас можно было расслабиться, дать покой больной спине, понизить тонус мышц, готовых в любой момент взорваться убийственным броском. Годы, подумал мар Дахан. Лечи тренер психику художественными образами по методике банкира Шармаля, он подумал бы так: проклятые годы. И запомнил бы удачный оборот, законсервировал бы на будущее, сколько его ни осталось.