Призраки Ойкумены - Страница 89

– Наверняка вы меняли рукоять. Чашку, дуги… И всегда одинаковые. Я прав?

– Не ваше дело.

– Разумеется, прав. Вы однолюб. Честный, верный, суровый Диего Пераль. Прямолинейный, как его рапира. Не обижайтесь, это комплимент. Или, если угодно, соболезнование. Вы уже поняли, что я фехтую тяжелым клинком быстрее, чем вы?

– Я над этим работаю, – сухо ответил маэстро.

– А что мешает вам взять другую рапиру? Полегче, а? Хорошо, эта рапира волшебная, она нашептывает вам чужие секреты. Но для поединка со мной вы же можете поступиться волшебством ради пользы? Мы сразу сравняемся в скорости, тут у меня сомнений нет. Неужели вы не сумеете компенсировать лишнюю тяжесть моего клинка мастерством вашего?

– Пожалуй, сумею.

Раздражение, упав в тигель алхимика, переплавилось в интерес.

– Вы видите какие-то особые выгоды для меня?

– В разнице веса клинков? Нет, не вижу.

– И возьмете другую рапиру?

– Я привык к этой.

Дон Фернан засмеялся:

– Ах, сеньор Пераль! Вы, дворянин по воле случая, в тысячу раз больше рыцарь, чем я, гранд Эскалоны! У вас все из железа: взгляды, принципы, добродетели. Вы не умеете меняться. Перемены, даже ради явной выгоды – для вас это в первую очередь предательство. Вам никогда не победить меня. И знаете, почему? Однажды я выяснил, что можно менять все, что угодно. Руки, например. Берешь старые руки, выбрасываешь на помойку, меняешь на новые… Если очень захотеть, сеньор Пераль, можно изменить все. Вот мой опыт, с которым вам не справиться.

– У каждого свой опыт, – маэстро пожал плечами. – Я, например, выяснил обратное. И ничуть не жалею.

– Что именно?

– Если очень захотеть, можно не изменять. Ни себе, ни другим.

За лесом блестела река, скованная льдом.

IV

– К чертовой матери!

Домофон захрипел, размышляя, и уточнил:

– В задницу!

– Я… – начал было Пшедерецкий.

– Изыди! У меня выходной!

– Вы…

– Может человек расслабиться в выходной?

– Может, – согласился Пшедерецкий.

Профессор Штильнер жил в частном доме рядом с водохранилищем. Район тут был, судя по дизайну особняков, престижный, но странный. Со своими тараканами, сказал бы Луис Пераль. Летать запрещалось, скорость наземной езды жестко ограничивалась. Внешняя блокировка управления машиной избавляла водителей, желающих газануть, от необходимости платить штрафы, а усачей из конного патруля – от безнадежной погони за нарушителями. Минут сорок, если не больше, «Кримильдо» уныло тащился за мотосанями, как юный внук за престарелой бабушкой. Под колесами грохотала брусчатка – спуск, выложенный тесаным булыжником, вызвал у маэстро ностальгию по родной Эскалоне. На каждом повороте, сияя небесно-голубым окрасом, к домам жались стайки мусорных баков – бокастых великанов с откинутой крышкой. Тоже голос родины – в последнее время Диего привык к компактным утилизаторам. Наконец сани свернули в край контрастов: вдоль разбитой грунтовки – обледенелой, горбатой, сплошь в выбоинах и колдобинах – укрывшись от грязи мира за монументальными заборами, стояли помпезные особняки в три-четыре этажа. Стояли они большей частью по одну сторону, потому что по другую начинался дикий склон, заросший кустарником и чахлыми деревцами. Навернись, дружок, и будешь, ломая ветки, кувыркаться до самого водохранилища.

В опасной близости к склону притулилась баня. Оттуда выбрели двое: голая девка с уханьем прыгнула в сугроб, голый мужик пустил желтую струю, целясь в кружево черных ветвей, и вернулся в баню. Девка вприпрыжку побежала за ним.

Дом профессора был поскромнее соседей, но не слишком. Выбравшись из машины, Пшедерецкий обождал, пока к нему присоединятся Диего и гематры, после чего ткнул пальцем в кнопку домофона, установленного на бетонном столбе между воротами и калиткой. Еще недавно для Диего Пераля домофон был бы чудом техники. Сейчас же, с презрением, удивившим его самого, маэстро отметил, что устройство древнее, первобытное: кнопка вместо сенсора, динамик вместо акуст-линзы.

Тут и прозвучало:

– К чертовой матери!

– …может, – диалог зашел в тупик, и Пшедерецкий сменил тактику. – Еще в выходной хорошо подраться. Или облегчить душу грязной бранью. Кстати, моя фамилия Пшедерецкий. Антон Пшедерецкий, наглец и сволочь, по рекомендации вашей дочери. Припоминаете?

– О, как кстати! – нехорошо обрадовался профессор. Судя по всему, Штильнер был вдребезги пьян. – А я уж было затосковал! Обождите, я соберусь с мыслями и обругаю вас наилучшим…

– Образом, – подсказал Пшедерецкий.

– Вот-вот! Образом! Останетесь довольны… Скажите, враги прогресса – это не слишком мягко? Мне кажется, закадычные враги прогресса звучат лучше!

– Закадычные? А разве закадычные – это не друзья?

– Ни в коем случае, – авторитетно заявил Штильнер. – Ваши друзья берут вас за кадык?

– Случается, профессор. Если вы не в курсе, за кадык не только берут, но и заливают. В компании с друзьями.

– Заливают? Оригинально!

– Я знал, что вам понравится.

– Ваше здоровье, сволочь! Чтоб вы сдохли! – домофон булькнул. – Не правда ли, отличный тост! Вы там еще не замерзли? Мерзните скорее, сделайте приятное светилу науки…

– Хватит, – вмешался мар Яффе. – Заканчивайте балаган.

– Он нас впустит, – шепотом откликнулся Пшедерецкий. – Ей-богу, впустит!

Яффе шагнул к домофону:

– Господин Штильнер, разрешите представиться: Идан Яффе, бюро «Каф-Малах». На днях я имел удовольствие беседовать с вашим зятем, мар Шармалем. Темой разговора послужил научный эксперимент, инициатором которого выступили вы, господин Штильнер. Мар Шармаль принимал меня у себя в кабинете. С вами мы будем разговаривать через домофон?